Христианство или Церковь.

Священномученик Иларион (Троицкий)

    Верую во едину Святую, Соборную и Апостольскую Церковь.

    Так в девятом члене Символа веры исповедует каждый православный христианин свою веру в великую истину Церкви.

    Но едва ли можно указать иной член Символа веры, который столь мало воспринимался бы сердцем человека, устами читающего Символ веры, как именно девятый, где и выражена истина Церкви. Отчасти это и понятно. Ведь именно в девятом члене Символа веры человек исповедует свою связь с видимым обществом последователей Христовых, и тем самым уже в этих кратких словах исповедания он дает обещание соглашаться со всеми истинами, преподаваемыми Церковью, которая признается хранительницей Христова учения и в жизни своей подчиняется всем тем законам, которыми Церковь достигает цели своего существования и по которым она, как общество, живущее на земле, управляется. Поэтому, думается, мы не погрешим, если выскажем ту мысль, что истина Церкви по преимуществу перед всеми другими касается самой жизни каждого христианина, определяет не только его верование, но и саму его жизнь. Признать Церковь – это значит не мечтать только о Христе, а жить по-христиански, идти путем любви и самоотречения. Вера в Церковь требует подвига и от ума и от воли человека. А потому-то и противна истина Церкви тем началам жизни, которые долгим путем и незаметно вкрались в сознание и самосозерцание даже и русского православного общества, преимущественно, конечно, так называемого общества интеллигентного и образованного. С печальных для Церкви времен Петра I верхи русского общества оторвались от церковной народной жизни и стали жить, скорее, общей жизнью со всеми другими европейскими народностями, только не с русской. Подчиняясь западному влиянию во всех областях жизни, русское общество не могло избежать влияния и на строй своего религиозного миросозерцания со стороны западных исповеданий. А эти исповедания недаром верный сын Православной Церкви и святой Родины А. С. Хомяков называл “ересями против догмата о существе Церкви, против ее веры в самое себя”, и отрицание Церкви не напрасно он считал самой характерной чертой и католичества, и протестантства.

    Истина Церкви много была искажена на Западе после отпадения Рима от Церкви, и Царство Божие стало походить там на царство земное. Латинство с его земными счетами добрых дел, с его наемническим отношением к Богу, с его подделкой спасения помрачило в сознании своих членов христианскую идею Церкви.

     Латинство породило вполне законное, хотя и весьма непокорное чадо в лице протестантства. Протестантство не было лишь протестом подлинного древнецерковного христианского сознания против тех искажений истины, которые были допущены средневековым папством, как это нередко склонны представлять протестантские богословы. Нет, протестантизм был протестом одной человеческой мысли против другой; он не восстановил древнего христианства, а одно искажение христианства заменил другим, и была новая ложь горше первой. Протестантизм сказал последнее слово папизма, сделал из него конечный логический вывод. Истина и спасение даны любви, то есть Церкви, - таково церковное сознание. Латинство, отпав от Церкви, изменило этому сознанию и провозгласило: истина дана отдельной личности папы, - пусть одного папы, но все же отдельной личности без Церкви, - и папа же заведует спасением всех. Протестантизм только возразил: почему же истина дана одному лишь папе? - и добавил: истина и спасение открыты всякой отдельной личности независимо от Церкви. Каждый отдельный человек был произведен в непогрешимые папы. Протестантизм надел папскую тиару на каждого немецкого профессора и со своим бесчисленным количеством пап совершенно уничтожил идею Церкви, подменил веру рассудком отдельной личности и спасение в Церкви подменил мечтательной уверенностью в спасение через Христа без Церкви, в себялюбивой обособленности от всех. Для протестанта истина только то, что ему нравится, что он сам считает за истину. На практике, конечно, и протестанты с самого начала окольными путями, контрабандой, так сказать, ввели некоторые элементы догмата о Церкви, признав кое-какие авторитеты, хотя бы в области только вероучения. Будучи по существу церковным анархизмом, чистый протестантизм, как и всякий анархизм, оказался совершенно неосуществим на деле и тем самым засвидетельствовал перед нами ту непреложную истину, что душа человеческая по природе церковна.

    Однако протестантизм пришелся весьма по сердцу человеческому себялюбию и своеволию всех родов. Себялюбие и своеволие получили в протестантизме как бы некоторое освящение и благословение, что сказалось и ныне обнаруживается в бесконечном делении и дроблении прежде всего самого протестантизма. Именно протестантизм открыто провозгласил эту величайшую ложь: можно быть христианином, не признавая никакой Церкви. Связывая же, однако, своих членов некоторыми обязательными авторитетами и церковными правилами, протестантизм тем самым запутывается в безвыходном противоречии: сам же освободил личность от Церкви и сам же ставит некоторые границы этой свободе. Отсюда постоянный бунт протестантов против тех немногих и жалких остатков церковности, которые все еще сохраняются официальными представителями их исповедания.

    Вполне понятно, что именно протестантизм наиболее соответствует общему, утвердившемуся на Западе настроению. Там, на Западе, достигли большого благоустройства внешней жизни, и люди возгордились этими успехами, полюбили себя до забвения и Бога, и ближних. Греховное себялюбие, презрение к ближнему там проповедуют и модная философия, и художественная литература. Как же гордый европеец примет учение о Церкви, когда для того, чтобы принять это учение, прежде всего следует отрешиться от себялюбия и своеволия, подчиниться Церкви и научиться любить людей, смиренно себя поставляя ниже других?

    В современной нам религиозной жизни русского общества есть непосредственное влияние протестантизма.

    Все наше русское рационалистическое сектантство имеет все свои идейные корни в протестантизме, от которого иногда непосредственно и происходит. Ведь откуда к нам едут всякие сектантские миссионеры, как не из стран протестантских? А потому почти все пункты разногласия сектантов с Церковью Православной сводятся к отрицанию Церкви во имя мнимого “евангельского христианства”.

    Но и независимо от лжеучения протестантства весьма многие приходят теперь к отрицанию Церкви, усваивая вообще западноевропейское миросозерцание, развившееся вне Церкви и духу Церкви совершенно чуждое и даже враждебное.

    Больше и больше проникает к нам западноевропейское себялюбие. Наша литература, которая раньше была проповедницей любви и нравственного возрождения, особенно в бессмертных произведениях великого Достоевского, в последние годы в лице, например, Горького, Андреева и им подобных преклонила колена пред западноевропейским Ваалом гордого себялюбия и самообожения. Когда и в православном обществе любовь вытесняется гордостью и самолюбием, когда гордость получает почтенное название “благородной”, хотя святые отцы Церкви говорят о самолюбии и гордости только бесовских, когда самоотречение сменяется самоутверждением и смиренное послушание – гордым своеволием, тогда, конечно, окутывается густым туманом светлая истина Церкви, неразрывно связанная с добродетелями, прямо противоположными этим порокам.

    В течение уже долгих лет отвыкали русские люди мыслить по-церковному, постепенно даже потеряли мысль о Церкви как о новой Христовой жизни. Было некогда доброе время, когда И. Т. Посошков завещал сыну своему: “Аз тебе, сыне мой, твердо завещеваю и заклинаю, да всеми своими силами держишися святыя Восточныя Церкви, яко рождьшия тя матере... и всех противников святыя Церкви отревай от себя и никакого с ними сообщения дружескаго не имей, понеже они враги суть Божии” [Завещание отеческое. Издание под редакцией Е. М. Прилежаева. СПб., 1893, с. 3, 6.]. Какая ясность и определенность мысли! По мысли Посошкова, противник Церкви непременно враг Божий. Такую ясность мысли весьма многие теперь уже потеряли, и мало-помалу создалась в наши дни самая ужасная подделка веры Христовой. Именно на эту веру посмотрели только как на учение, которое можно принимать одним умом. Христианство, в смысле церковной жизни возрожденного Христом Спасителем человечества, совсем почти позабыто. Христос Сам сказал, что Он создаст Церковь, но разве теперь говорят о Церкви? Нет, теперь предпочитают говорить о христианстве, причем христианство рассматривают как какое-нибудь философское или нравственное учение. Христианство - это звучит как новокантианство или ницшеанство! Эта подделка Церкви христианством, как тонкий яд, проникает в сознание даже церковного общества. Она - тонкий яд, потому что скрыт он под цветистой оболочкой громких речей о недостатках “исторического христианства” (то есть Церкви?), об его будто бы несоответствии какому-то “чистому”, “евангельскому” христианству. Евангелие и Христос противопоставляются Церкви, которая почему-то называется “исторической”, как будто есть или была когда-нибудь другая, “неисторическая”, Церковь! Воистину, здесь сатана принял образ Ангела света. Он делает вид, будто правду Христову очистить хочет от неправды человеческой. Невольно вспоминается при этом мудрое изречение преподобного Викентия Лиринского: “Когда увидим, что некоторые приводят апостольские или пророческие изречения в опровержение вселенской веры, мы не должны сомневаться в том, что устами их говорит диавол; а чтобы незаметнее подкрасться к простодушным овцам, прячут они свой волчий вид, не покидая волчьей лютости, и, как руном, окутываются изречениями Божественного Писания, чтобы, чувствуя мягкость шерсти, никто не побоялся их острых зубов” [“Напоминания”, 1, 25-26. Казань, 1904, с. 47-48.].

    Это свойство гордого и себялюбивого человека, что обо всем он рассуждает смело и самоуверенно, хотя бы и не понимал, о чем он говорит. Особенно ясно обнаруживается это в вопросах веры. Здесь все хотят быть учителями, апостолами и пророками. Здесь не смущаются даже своим полным невежеством. В других областях люди, ничего не знающие, предпочитают хоть молчать. Но в вопросах веры у нас теперь больше всего рассуждают и проповедуют те, кто меньше всего в этих вопросах понимает. Ведь еще апостол Павел говорил, что кто отступил от чистосердечной любви, от доброй совести и нелицемерной веры, тот уклоняется в пустословие, желая быть законоучителем, но не разумея ни того, о чем говорит, ни того, что утверждает (1 Тим. 1, 5-7). Во всем этом современном пустословии особенно часто проскальзывает печальное недоразумение, которое можно назвать отделением христианства от Церкви. Потому люди и начинают рассуждать слишком самоуверенно о делах веры, что допускают возможность существования какого-то христианства, не только не зависимого от Церкви, но даже и враждебного Церкви. Полагают, что можно быть христианином и в то же время враждовать против Церкви. Теперь совершенно по-разному относятся к Церкви и к христианству. Люди, которые мало думают о Боге и о вечности, все же считают как бы долгом приличия, хоть на словах, отозваться о христианстве с почтением. До полного и открытого презрения к христианству, до открытой вражды к нему у нас дело еще не дошло. Этого предела достигли только немногие “насилованные от диавола” (Деян. 10, 38), наиболее “передовые” (если, конечно, считать по направлению к аду) отщепенцы. Рядовые же “обыватели”, повторяем, о христианстве говорят обыкновенно с некоторым почтением: “Христианство, о! – это, конечно, высокое и великое учение. Кто же против этого спорит?”. Так примерно отзываются о христианстве. Но в то же самое время считается как бы признаком хорошего тона быть в какой-то бессознательной вражде ко всему церковному. В душе многих наших современников как-то вместе уживаются почтение к христианству и пренебрежение к Церкви. Христианами, по крайней мере, не стесняются называть себя почти все, но о Церкви и слышать не хотят и стыдятся чем-либо обнаруживать свою церковность. Люди, по метрикам значащиеся “вероисповедания православного”, с каким-то непонятным злорадством указывают на действительные, а чаще всего вымышленные недостатки церковной жизни, не скорбят об этих недостатках, по заповеди апостола: “Страдает ли один член, страдают с ним все члены” (1 Кор. 12, 26), но именно злорадствуют. В нашей, так называемой “прогрессивной”, печати есть множество лиц, которые добывают себе средства к существованию исключительно почти клеветой на церковные учреждения, на представителей церковной иерархии. Клевета на все церковное стала теперь для некоторых просто выгодным ремеслом. Но этой-то заведомой лжи спешат верить без всякого сомнения даже те, кто считает себя настоящим христианином. У недобрых людей бывает так, что когда слышат они что-нибудь дурное о своих врагах, то очень спешат всему этому дурному верить, боясь, как бы это дурное не оказалось неправдой. Вот именно то же самое постоянно приходится наблюдать и в отношении многих к Церкви. Церковь для них как бы враг, слышать дурное о котором всегда так приятно грешному человеку. Здесь мы опять-таки видим, как широко распространено теперь отделение христианства от Церкви: считают себя христианами, а о Церкви и слышать не хотят ничего доброго.

    Тем более в среде, далекой от веры вообще, имеется налицо невообразимая путаница понятий. Когда люди, далекие от Церкви, начинают судить о ней, то ясно видно бывает, что они совершенно не понимают существа христианства и Церкви, а потому достоинства Церкви для них представляются ее недостатками. Сколько, например, вспышек какой-то слепой вражды к Церкви вызвало в свое время отлучение от Церкви Толстого! Ну разве повинна Церковь в том, что Толстой отступил от нее, сделавшись ее явным и опасным врагом? Ведь он сам порвал с Церковью, как видимым обществом, отрицал необходимость Церкви вообще, считал ее даже вредным учреждением. Держать таких членов - не значило бы это для Церкви отрицать самое себя? Но если так, то что же значат все эти выпады против Церкви в печати, и в собраниях, и в устных беседах? Положительно, мысль отказывается понимать все это. Нет никакой возможности найти хоть ничтожную долю разумности в речах и поступках, о которых приходилось читать и слышать. Ведь за каждой политической партией признается неотъемлемое право отлучать от себя членов, которые изменили партийным взглядам и начали действовать во вред этой партии. Только Церковь Православная почему-то не может отлучать того, кто сам далеко ушел от нее и стал ее врагом! Только Церковь почему-то в своих недрах должна держать своих прямых врагов! Ну кто стал бы укорять и поносить всячески каких-нибудь социал-демократов или кадетов за то, что они перестали бы иметь общение со своим бывшим членом, когда он перешел бы в стан монархистов, и за то, что они публично объявили бы об этом разрыве, сообщая своим членам о происшедшем отпадении! Но печальнее всего то, что Церковь поносили многие во имя христианства. Приходилось тысячу раз слышать и читать: “Вот отлучили Толстого, а уж он ли не был истинный христианин?” Забывая все кощунства Толстого и его отрицание Христа Богочеловека, такие речи повторяли, по-видимому, люди искренние, а не одни только профессиональные газетные лжецы. Опять-таки заявляет о себе твердо засевшая в современных умах мысль о возможности какого-то “истинного христианства” без Церкви и даже Церкви резко враждебного.

    Но разве возможно было бы что-нибудь подобное, если бы ясна была идея Церкви, если бы не была она подменена другими, совершенно непонятными и неопределенными величинами? Можно ли себе представить, чтобы в век апостольский христианская Церковь подвергалась каким-либо укоризнам со стороны язычников за то, что она отлучает от себя негодных членов, например, еретиков? А ведь в первые века отлучение от Церкви было самой обычной мерой церковной дисциплины, и все считали эту меру вполне законной и весьма полезной. Почему же так? А потому именно, что тогда Церковь выступала яркой и определенной величиной, именно Церковью, а не христианством каким-то. Тогда не оставалось места для нелепой мысли о том, будто христианство — одно, а Церковь – другое, будто возможно христианство и помимо Церкви. Тогда вражда против Церкви была враждой и против христианства. Вражда же против Церкви во имя якобы какого-то христианства — это исключительно явление наших печальных дней. Когда христианство являлось в очах мира именно Церковью, тогда и самый этот мир ясно понимал и невольно признавал, что Церковь и христианство – одно и то же.

    Но вот какой-то резкой определенности и как бы отъединенности Церкви от всего того, что не есть Церковь, теперь и недостает. В Церкви у нас теперь держат положительно всех, даже тех, кто сам просит его отлучить, как это было после отлучения Льва Толстого. Церковной дисциплины, можно сказать, нет никакой: все для интеллигентных мирян стало необязательным - и посещение богослужения, и исповедь, и причащение. А потому Церковь, как видимое общество, и не имеет теперь ясных и определенных границ, которые отделяли бы ее от “внешних”.

    Иногда кажется, будто бы Церковь наша в рассеянии, как бы в каком разброде. Не узнаешь, кто наш, кто от супостат наших. Царствует в умах какая-то анархия. Слишком много появилось “учителей”. Идет “распря в телеси” (1 Кор. 12, 25) церковном. В Древней Церкви учил епископ с горнего места; теперь тот, кто сам о себе говорит, что он лишь “в притворе”, даже только “около церковных стен”, считает же, однако, себя вправе учить всю Церковь вместе с иерархией. О церковных делах узнают и мнение о них составляют по явно враждебным Церкви “публичным листам” (так называл газеты митрополит Филарет), где по церковным вопросам пишут или расстриженные попы и всякого рода церковные ренегаты, или вообще озлобленные и наглые ругатели (2 Пет. 3, 3), люди, никакого отношения к Церкви не имеющие и ничего кроме вражды к ней не чувствующие, даже прямые враги Христа.

    Состояние печальное! Вот это-то печальное положение нашей современности и должно всякого, кому дорога вера и вечная жизнь, побуждать проверить основное заблуждение современного нам предрассудка, по которому можно отделять христианство от Церкви. При руководстве слова Божия и писаний святоотеческих следует во всей глубине продумать этот важный вопрос: возможно ли христианство без Церкви?

    Жизнь Христа Спасителя представляет для читающего святое Евангелие весьма много великих моментов, которые наполняют душу именно каким-то особым чувством великого. Но, может быть, то именно была величайшая минута в жизни всего человечества, когда Господь Иисус Христос во мраке южной ночи под нависшими сводами зеленеющих деревьев, сквозь которые как бы само небо смотрело на грешную землю мерцающими яркими звездами, в Своей первосвященнической молитве возгласил: “Отче Святый! соблюди их во имя Твое, тех, которых Ты Мне дал, чтобы они были едино, как и Мы... Не о них же только молю, но и о верующих в Меня по слову их, да будут все едино, как Ты, Отче, во Мне, и Я в Тебе, так они да будут в Нас едино” (Ин. 17, 11, 20-21). На эти слова Христа следует обратить особенное внимание. В них ясно определена сущность всего христианства: христианство не есть какое-либо отвлеченное учение, которое принимается умом и содержится каждым порознь. Нет, христианство есть общая жизнь, в которой отдельные личности настолько объединяются между собой, что их единение можно уподобить единству Лиц Святой Троицы. Ведь Христос не молится о том только, чтобы сохранилось Его учение, чтобы оно распространилось по всей вселенной. Он молится о жизненном единстве всех верующих в Него. Христос молится Своему Небесному Отцу об устроении, или, лучше сказать, о воссоздании на земле природного единства всего человечества. Человечество создано единым (Деян. 17, 26). “У людей, - пишет святой Василий Великий, - не было бы ни разделения, ни раздоров, ни войн, если бы грех не рассек естества...” И “это главное в Спасительном домостроении во плоти - привести человеческое естество в единение с самим собой и с Спасителем и, истребив лукавое сечение, восстановить первобытное единство подобно тому, как наилучший врач целительными врачевствами вновь связывает тело, расторгнутое на многие части” [Подвижнические уставы, гл. XVIII Творения, ч 5, 4-е изд. Свято-Троицкая Сергиева Лавра, 1902, с 359-360]. Вот такое-то единение человеческих личностей - не апостолов только, но всех верующих во Христа по слову их - и образует Церковь. Среди земных предметов не нашлось ни одного, с которым можно было бы сравнить новое общество спасенных людей. На земле нет единства, с которым можно было бы сравнить единство церковное. Такое единство нашлось только на небе. На небе несравненная любовь Отца, Сына и Духа Святого соединяет три Лица во едино Существо, так что уже не три Бога, но Единый Бог, живущий триединой жизнью. К такой же любви, которая многих могла бы слить воедино, призваны и люди, о чем и Христос молился Отцу Небесному: “Пусть любовь, которою Ты возлюбил Меня, в них будет” (Ин. 17, 26).

    В приведенных словах Христа истина Церкви поставлена в самую тесную связь с тайной Пресвятой Троицы. Люди, вступившие в Церковь и возлюбившие друг друга, подобны трем Лицам Пресвятой Троицы, которых Их любовь соединяет во единое Существо. Церковь есть как бы единосущие многих лиц, создаваемое их общей любовью друг к другу. Эту именно мысль в приведенных словах первосвященнической молитвы Христа Спасителя усматривают весьма многие из знаменитейших отцов и учителей Церкви: святой Киприан Карфагенский, святой Василий Великий, святые Григорий Нисский, Амвросий Медиоланский, Иларий Пиктавийский, Кирилл Александрийский, блаженный Августин и преподобный Иоанн Кассиан. Позволим себе привести краткие суждения немногих из этого великого и славного сонма отцов. Так, еще святой Киприан Карфагенский писал к Магну: “Господь, внушая нам, что единство происходит от Божественной власти, утверждает и говорит: “Аз и Отец едино есма” (Ин. 10, 30) - и, направляя Свою Церковь к такому единству, прибавляет: “... и будет едино стадо и един Пастырь” (Ин. 10, 16)” [Письмо 62. Творения, ч. 1, 2-е изд. Киев, 1891, с 363-364]. А в своем сочинении “О Молитве Господней” он же говорит: “Не довольствуясь тем, что искупил нас Своею Кровию, Он (Господь) еще и просил за нас! А прося, - смотрите, - какое Он имел желание: да и мы пребываем в том самом единстве, в каком Отец и Сын едино суть” ^[1]. А вот что пишет святитель Кирилл Александрийский: “В пример и образ нераздельной любви, согласия и единства, мыслимого в единодушии, Христос, взяв существенное единство, какое Отец имеет с Ним, а Он со Своей стороны с Отцом, - желает объединиться некоторым образом и нам друг с другом, очевидно, так же, как Святая и Единосущная Троица, так что одним мыслится все тело Церкви, восходящей во Христе чрез соитие и соединение двух народов в состав нового совершенного. Образ Божественного единства и существенное тождество Святой Троицы, как и совершеннейшее взаимопроникновение, должно находить отражение в единении единомыслия и единодушия верующих”. Святой Кирилл показывает и “природное единство, коим мы друг с другом и все с Богом связываемся, быть может, не без единства телесного” ^[2].

    Все земное дело Христа поэтому следует рассматривать не как одно только учение. Христос приходил на землю вовсе не для того только, чтобы сообщить людям несколько новых истин, нет, Он приходил, чтобы создать совершенно новую жизнь человечества, то есть Церковь. Христос Сам говорил, что Он создает Церковь (Мф. 16, 18) Это новое общество человеческое, по мысли Самого Создателя его, существенно отличается от всяких других соединений людей в разные общества. Христос Сам нередко Свою Церковь называл Царством Божиим и говорил, что это Царство не от мира (Ин. 14,27; 15,19; 17,14,16; 18,36), то есть характер его не от мира, не мирской, оно не подобно царствам политическим, земным Мысль о Церкви как о новой совершенной общественности, в отличие от общественности, например, государственной, весьма глубоко и прекрасно выражена в кондаке на день Сошествия Святого Духа, когда Церковь именно вспоминает и празднует свое начало. “Егда снизшед языки слия, разделяше языки Вышний; егда же огненныя языки раздаяше, в соединение вся призва, и согласно славим Всесвятаго Духа”. Здесь основание Церкви ставится в параллель со столпотворением Вавилонским и “смешением языков”. Именно тогда, при столпотворении, Бог, снизшед, языки слия и разделяше языки, то есть народы.

    Библейский рассказ о столпотворении Вавилонском имеет весьма глубокий смысл. Как раз пред этим рассказом Библия сообщает о первых успехах грешного человечества в области культуры и гражданского общежития; пред столпотворением именно начали люди создавать каменные города. И вот смешал Господь языки живущих на земле, так что они перестали понимать друг друга и рассеялись по всей земле (Быт. 11, 4, 7-8). В этом столпотворении Вавилонском дан как бы некоторый тип гражданской или государственной общественности, основанной на одной только правде человеческой, на праве.

    Наш русский философ В.С.Соловьев так определил право – “Право есть принудительное требование реализации определенного минимального добра или порядка, не допускающего известных проявлений зла” ^[3]. Но если принять даже и это определение права, оно, очевидно, все же никогда не совпадает с христианской любовью. Право касается внешнего и проходит мимо существа. Общество, созданное на человеческом праве, никогда не может слить людей воедино. Единение разрушается себялюбием, эгоизмом, а право не уничтожает эгоизма; напротив, только утверждает его, охраняя от покушений со стороны эгоизма других людей. Цель государства, основанного на праве, в том, чтобы создать по возможности такой порядок, при котором эгоизм каждого его члена находил бы себе удовлетворение, не нарушая в то же время интересов другого. Путь к созданию такого порядка может быть один – некоторое ограничение эгоизма некоторых членов общества. В этом неразрешимое противоречие права: оно утверждает эгоизм, но оно же и ограничивает его. А потому общество, основанное на человеческом праве, всегда носит в себе самом семена своего разложения, ибо оно охраняет эгоизм, который постоянно разъедает и разрушает всякое единение. Судьба башни Вавилонской - судьба правового общества; в этом обществе часто должно происходить “смешение языков”, когда люди перестают понимать друг друга, хотя бы и говорили на одном языке. Правовой порядок нередко сменяется ужасным беспорядком.

    Такому-то правовому, чисто земному обществу и противополагается общество христианское – Церковь. “Егда же огненныя языки раздаяше, в соединение вся призва”. Христос создает Церковь не для охранения человеческого себялюбия, а для полного его уничтожения. В основу церковного единения положены не охраняющие личный эгоизм правовые начала, а любовь, противоположная эгоизму. В своей прощальной беседе Христос говорил ученикам “Заповедь новую даю вам, да любите друг друга; как Я возлюбил вас, так и вы да любите друг друга; по тому узнают все, что вы Мои ученики, если будете иметь любовь между собою” (Ин 13, 34-35). Вот это-то новое основание церковного единения и создает не механическое внешнее объединение внутренне разделенных личностей, а единение органическое. Сам Христос уподоблял церковное единство органическому единству дерева и его ветвей (Ин 15, 1-2). Но особенно подробно об органическом неделимом единстве Церкви говорит апостол Павел. Сравнение Церкви с деревом есть и у апостола Павла (Рим. 11, 17-24), но наиболее часто апостол Павел называет Церковь “телом” ^[4]. Уже само название Церкви “телом” указывает на ее единство; два тела между собой связаны быть не могут. Но что значит образ “тела”, прилагаемый к Церкви? Образ “тела” в приложении к Церкви прекрасно раскрывает сам же апостол Павел. Многие, то есть все входящие в Церковь, составляют одно тело во Христе, а порознь один для другого члены (Рим. 12, 5; 1 Кор 12, 27). “Тело одно, но имеет многие члены, и все члены одного тела, хотя их и много, составляют одно тело... Тело же не из одного члена, но из многих. Если нога скажет: я не принадлежу к телу, потому что я не рука, то неужели она потому не принадлежит к телу? И если ухо скажет: я не принадлежу к телу, потому что я не глаз, то неужели оно потому не принадлежит к телу? Бог расположил члены, каждый в теле, как Ему было угодно” (1 Кор. 12, 12, 14-16, 18) “Как в одном теле у нас много членов, но не у всех членов одно и то же дело” (Рим. 12, 4). “Не может глаз сказать руке – ты мне не надобна; или также голова ногам – вы мне не нужны... Бог соразмерил тело, внушив о менее совершенном большее попечение, дабы не было разделения в теле, а все члены одинаково заботились друг о друге. Посему, страдает ли один член, страдают с ним все члены, славится ли один член, с ним радуются все члены” (1 Кор 12, 21, 24-26, 28. Ср.: Рим 12, 6-9).

    Но как возможно осуществление такого единения людей в Церкви, в церковной общественности? Ведь естественное греховное состояние человека более соответствует созданию только правового общества, потому что грех и есть самоутверждение или себялюбие, которое охраняется гражданским правом. Действительно, для человека, пока он будет охранять свое греховное состояние, совершенное единение будет пустой мечтой, которой не суждено осуществиться в действительности. Но здесь все именно и разрешается истиной Церкви. Христос не учил только об единстве, о Церкви, но создал Церковь Христос дал заповедь: любите друг друга, но одной этой заповеди совершенно недостаточно. Эта заповедь, как всякая другая заповедь, сама собой ничего создать не может, если нет у человека сил для ее осуществления. И если бы христианство ограничивалось только одним учением о любви, оно было бы бесполезно, потому что в человеческой природе, искаженной грехом, нет сил для проведения в жизнь этого учения. О любви говорил и Ветхий Завет, и даже язычники, но этого мало. Разум признает, что заповедь о любви хороша, но человек постоянно будет встречать в самом себе иной закон, противовоюющий закону ума и пленяющий его закону греховному (Рим 7, 22-23). Чтобы быть хорошим человеком, для этого вовсе не достаточно лишь знать, что хорошо и что плохо. Ведь разве мы сомневаемся в том, что грешить дурно? Почему же мы грешим, зная хорошо, что это дурно? Потому, что одно дело знать, а другое дело жить. Кто наблюдает за движениями души своей, тот хорошо знает, как грехи и страсти борются с разумом и как часто они его побеждают. Разум гнется под напором страстей; грех, как бы какой туман, закрывает от нас солнце истины, связывает все добрые силы нашей души. Сознающая силу греха душа всегда готова сказать вместе с царем Манасией: “Связана я многими узами железными, так что не могу поднять головы”. Может ли нам в таком печальном состоянии помочь одно только учение о любви? Но в том-то сила и значение дела Христова, что оно не ограничивается одним только учением. Человеку даны новые силы, а потому для него и возможным становится новое церковное единение. Эти силы даны прежде всего тем, что в воплощении Сына Божия человечество теснейшим образом соединилось с Богом. В Церкви и продолжается всегда и неизменно единение человека с Христом. Это единение – источник духовной жизни, а без единения с Христом - духовная смерть. В чем же это единение? Христос говорил: “Я хлеб живый, сшедший с небес; ядущий хлеб сей будет жить вовек; хлеб же, который Я дам, есть Плоть Моя, которую Я отдам за жизнь мира истинно, истинно говорю вам: если не будете есть Плоти Сына Человеческого и пить Крови Его, то не будете иметь в себе жизни Ядущий Мою Плоть и пиющий Мою Кровь имеет жизнь вечную, и Я воскрешу его в последний день... Ядущий Мою Плоть и пиющий Мою Кровь пребывает во Мне” (Ин 6, 51, 53-54, 56). Таинство причащения – вот где единение со Христом и, следовательно, - источник духовной жизни. Таинство причащения соединяет людей с Богом и тем самым объединяет и друг с другом. Вот почему причащение есть источник именно церковной жизни по преимуществу. Смысл таинства причащения – в его церковности. Вне единства церковного нет и причащения. Весьма знаменательно, что в святоотеческой письменности единство церковное поставлено в неразрывную связь с таинством Тела и Крови Христовых. Уже святой Игнатий Богоносец пишет к филадельфийцам: “Старайтесь иметь одну евхаристию, ибо одна Плоть Господа нашего Иисуса Христа и одна чаша во единении Крови Его, один жертвенник” (глава IV). Тот же святой Игнатий подчеркивает и церковность евхаристии: “Без епископа никто не делай ничего, относящегося до Церкви. Только та евхаристия должна почитаться истинной, которая совершается епископом или тем, кому он сам предоставит это. Где будет епископ, там должен быть и народ, так же, как где Иисус Христос, там и Кафолическая Церковь” (К смирнянам, глава VIII). “Многие зерна, - пишет святой Киприан Карфагенский, - вместе собранные, смолотые и замешанные, образуют один хлеб; так во Христе, Который есть небесный хлеб, мы видим одно тело, в котором связано и соединено наше множество” ⁵. Святоотеческое учение о церковности евхаристии и об ее значении для спасения особенно глубоко и подробно раскрыто святителем Кириллом Александрийским, слова которого мы и приведем. “Единородный определил некоторый, изысканный подобающею Ему премудростию и советом Отца, способ к тому, чтобы и сами мы сходились и смешивались в единство с Богом и друг с другом, хотя и отделяясь каждый от другого душами и телами в особую личность, - именно такой способ: в одном теле, очевидно, в Своем собственном, благословляя верующих в Него посредством таинственного причастия (евхаристии) - делает их сотелесными как Ему Самому, так и друг другу. Кто, в самом деле, мог бы разделить и от природного единения друг с другом отторгнуть тех, кто посредством одного святого тела связаны в единство со Христом? Ведь если “все от одного хлеба приобщаемся”, то все одно тело составляем (1 Кор. 10, 17), ибо Христос не может быть разделяем. Поэтому и телом Христовым называется Церковь, а мы – отдельные члены, по пониманию апостола Павла (1 Кор. 12, 27) Все мы, через святое тело соединяясь с одним Христом, как получившие Его единого и нераздельного в своих телах, ему более, чем себе самим, должны мы считать принадлежащими свои члены” ⁶. “Не по одному только настроению, состоящему в душевном расположении, будет пребывать в нас Христос, как говорит Он (Ин. 6, 56), но и по причастию, конечно, природному. Как если кто, соединив один воск с другим и расплавив на огне, делает из обоих нечто единое, так через приобщение Тела Христова и Честной Крови Он Сам в нас и мы, со своей стороны, в Нем соединяемся. Ведь иначе было бы невозможно, чтобы подвергшееся тлению стало способным к оживотворению, если бы оно не сочеталось телесно с телом Того, Кто есть жизнь по природе, то есть Единородного” ⁷.

    Таким образом, по поручению Христа и по богословствованию святых отцов, истинная жизнь возможна лишь при тесном природном или, как теперь говорят, реальном единении со Христом в таинстве евхаристии, но это единение со Христом создает и единение людей друг с другом, то есть создает единое тело Церкви. Следовательно, христианская жизнь по самому существу своему церковна.

    Есть и еще источник новой жизни человечества, именно жизни церковной – Дух Святой. Сам Христос говорил, что кто не родится водою и Духом, не может войти в Царствие Божие (Ин. 3, 5) – нужно быть рожденным от Духа (Ин. 3, 6, 8). И когда апостол Павел говорит о единении людей в Церкви, он всегда говорит о Духе Святом как об источнике этого единения ⁸.

    Церковь для апостола не только “единое тело”, но и “един Дух”; и здесь разумеется не единомыслие только, но и единый Дух Божий, проникающий все тело Церкви, как и свидетельствуют святые отцы и учители Церкви. “Что такое единение Духа?” - спрашивает святой Иоанн Златоуст и отвечает: “Как в теле дух все объемлет и сообщает какое-то единство разнообразию, происходящему от различия членов телесных, так и здесь. Но Дух дан еще и для того, чтобы объединять людей, неодинаковых между собой по происхождению и по образу мыслей” ⁹. “Этими словами (“един Дух”) он хотел побудить к взаимному согласию, как бы говоря- так как вы получили одного Духа и пили от одного источника, то между вами не должно быть раздоров” ¹⁰. Блаженный Феодорит “Все вы сподобились единой благодати, единый источник разливает различные потоки, Единый приняли Дух, одно составляете тело” ¹¹. Блаженный Иероним “Одно тело в смысле тела Христова, которое есть Церковь; и один Дух Святой, - один именно Раздаятель и Освятитель всех” ¹². Блаженный Феофилакт Болгарский: “Как в теле дух есть начало, все связывающее и объединяющее, хотя члены различны, так и в верующих есть Дух Святой, Который объединяет всех, хотя мы разнимся друг от друга родом, и нравами, и занятиями” ¹³.

    По мысли апостола, вся жизнь церковная есть проявление именно Духа Божия, всякое проявление любви, всякая добродетель есть действие дарования Духа. Все производит один и тот же Дух. Люди, по выражению апостола Петра, лишь строители многоразличной благодати (1 Пет 4, 10). Дух Божий, проникающий Собою все тело Церкви, подающий всем членам этого тела различные духовные дарования, и делает возможной для человечества новую жизнь. Он-то и соединяет всех в одно тело, и соединяет именно тем, что вливает в сердце любовь, которая в естественном состоянии человека не может быть основой его жизни и его отношений к другим людям.

    “Любовь от Бога” - это изречение апостола Иоанна (1 Ин. 4, 7) можно назвать как бы общей темой целого ряда апостольских рассуждений Любовь называется Божией ¹⁴. Любовь Христа объемлет членов Церкви (2 Кор 5, 14). Господь направляет сердца всех в любовь Божию (2 Сол. 3,5) Любовь Божия излита в сердца наши Духом Святым, данным нам (Рим 5, 5) Любовь - плод Духа (Гал. 5, 22). Бог спас нас обновлением Духа Святого, Которого излил на нас обильно через Иисуса Христа, Спасителя нашего (Тит 3, 5-6). Христиан водит Дух Божий (Рим 8, 14).

    Таким образом, в Церкви живущий Дух Святой дает каждому члену Церкви силы быть новой тварью, в жизни своей руководиться любовью. Учение апостола Павла о Церкви неразрывно связано с его учением о любви как начале христианской жизни. Эта связь мало замечается современными учеными толкователями, но ее указывают святые отцы Церкви. Так блаженный Феодорит об апостольском сравнении Церкви с телом говорит “Употребление сие прилично учению о любви” ¹⁵. И святой Иоанн Златоуст, толкуя слова “едино тело”, говорит: “Павел требует от нас такой любви, которая связала бы нас между собой, делая неразлучными друг от друга, и такого совершенного единения, как бы мы были членами одного тела, потому что такая любовь производит великое добро” ¹⁶. Читая послания апостола Павла, можно заметить, что о Церкви и о любви он говорит обыкновенно рядом, и это, конечно, потому, что, по учению апостола, Церковь и любовь связаны между собой. Вся христианская добродетель у апостола зиждется на истине Церкви. Так в последних главах Послания к Римлянам апостол подробно говорит о христианской нравственности. Эта речь начинается с 9-го стиха 12-й главы, а в пяти предыдущих (4-8) стихах апостол кратко изложил учение о Церкви как о теле. В Первом послании к Коринфянам за учением о Церкви, изложенным в 12-й главе, непосредственно следует “новозаветная песнь любви” (12, 31-13, 13). Нечто подобное можно заметить и в Посланиях к Ефесянам и Колоссянам.

    Что же следует из всего сказанного? Дело Христа не есть только одно учение. Его дело есть создание единства в роде человеческом. Дело Христово есть создание “новой твари”, то есть Церкви. В Церкви живущий Дух Божий дает силы для осуществления христианского учения в жизни, а так как учение это есть учение о любви, то осуществление его опять-таки создает единство, ибо любовь начало связующее, а не разъединяющее. Возрастание Церкви есть в то же время и возрастание ее отдельных членов.

    В новозаветных писаниях цель бытия Церкви и указывается в духовном совершенствовании человека. Духовные дарования и все вообще служения существуют в Церкви, по мысли апостола Павла, для совершения святых, то есть для нравственного возрождения христиан (Еф. 4, 12), “доколе все придем в единство веры и познания Сына Божия, в мужа совершенного, в меру полного возраста Христова” (Еф. 4, 13). А затем апостол изображает и тот путь, которым возрожденное человечество достигает “в меру полного возраста Христова”. Но, к сожалению, слова, где говорится об этом пути, едва ли не самые темные во всем славянском тексте Нового Завета. Именно “из Негоже все тело составляемо и счиневаемо приличие всяцем осязанием подаяния, по действу в мере единыя коеяждо части, возращение тела творит в создание самаго себе любовию” (Еф. 4, 16). Несколько понятнее в русском переводе: “из Котораго все тело, составляемое и совокупляемое посредством всяких взаимно скрепляющих связей, при действии в свою меру каждого члена, получает приращение для созидания самого себя в любви”. Однако предпочтение нужно отдать тексту славянскому, потому что русский не передает всей мысли подлинника, которая сохраняется в славянском, но скрыта туманными выражениями. Не входя в подробный разбор греческого текста ¹⁷, мы скажем только, какую мысль хочет выразить апостол ¹⁸. Все тело Церкви постоянно более и более объединяется посредством восприятия благодатных даров Святого Духа, действующих в каждом особым образом, и так тело Церкви достигает совершенства во всех своих членах. Все возрастание церковного тела обусловливается причастием отдельных членов общей любви, потому что только при любви, при союзе с Церковью, возможно самое восприятие даров Духа. Так понимают приведенные слова святого апостола святой Иоанн Златоуст ¹⁹, блаженный Феодорит ²⁰, преподобный Иоанн Дамаскин ²¹ и блаженный Феофилакт ²². Их мысли объединяет святитель Феофан Затворник, слова которого мы и приведем “Вера христианская сочетавает верных со Христом и таким образом из всех составляет единое тело стройное. Христос творит сие тело, каждому сообщая Себя и Духа благодати ему подавая действенно, осязательно, так что сей Дух благодати, сходя на каждого, делает его тем, чем ему следует быть в теле Церкви Христовой. Тело Христово, стройно сочетаваясь таким подаянием Духа, растет затем в себе по той мере, в какой каждый член отвечает своему назначению или действует во благо Церкви всей полнотой полученного дара благодати” ²³.

    Из приведенного учения апостола Павла и его истолкований святыми отцами видно, что по новозаветному учению совершенствование человеческой личности обусловлено ее принадлежностью к Церкви как живому, возрастающему при благодатном воздействии Святого Духа организму. Если будет порвана связь с телом Церкви, то отдельная личность, обособившись и замкнувшись в своем себялюбии, лишена будет благодатного воздействия Святого Духа, живущего в Церкви. “В самом деле, если бы случилось руке отделиться от тела, дух, истекающий из головного мозга, ища продолжения и не находя ее там, не срывается с тела и не переходит на отнятую руку, но если не найдет ее там, то и не сообщается ей. То же бывает и здесь, если мы не связаны между собой любовью. Итак, если хотим получить Духа от Главы, будем в союзе друг с другом. Есть два рода отделения от Церкви один, когда мы охладеваем в любви, а другой, когда осмеливаемся совершать что-нибудь недостойное по отношению к этому телу Церкви. В том и другом случае мы отделяемся от целого” ²⁴. Ясно, что святой Иоанн Златоуст всякое отделение от Церкви считает лишением благодати Духа Святого. “Все, что только отделилось от жизненного начала, не может, с потерей спасительной сущности, жить и дышать особой жизнию” ²⁵. “Отдели солнечный луч от его начала – единство не допустит существовать отдельному свету; отломи ветвь от дерева – отломленная потеряет способность расти; разобщи ручей с его источником - разобщенный иссякнет. Равным образом Церковь, озаренная светом Господним, по всему миру распространяет лучи свои; но свет, разливающийся повсюду, один, и единство тела остается неразделенным. По всей земле распростирает она ветви свои, обремененные плодами; обильные потоки ее текут на далекое пространство; при всем том глава остается одна, одно начало, одна мать, богатая преуспеянием плодотворения” ²⁶.В этих одушевленных и нежно-поэтических словах ясно выражена мысль, что отдельная личность, даже отдельная христианская община, постольку жива, поскольку она живет Христовой жизнью, поскольку она соединена со всей Вселенской Церковью. Обособиться, замкнуться в себе… это для личности или даже для поместной Церкви то же, что для луча отделиться от солнца, для ручья – от источника, для ветви – от ствола. Жизнь духовная может быть только при органической связи со Вселенской Церковью; порвется эта связь – непременно иссякнет и жизнь христианская.

    Надеемся, достаточно показано, что идея Церкви в новозаветном учении имеет весьма существенное значение. Христианство имеет в виду интересы не одного рассудка, оно учит только о спасении человека. Поэтому в христианстве нет чисто теоретических положений. Истины догматические имеют нравственное значение, а христианская мораль основана на догматах. Но именно Церковь и есть тот пункт, в котором вероучение переходит в нравоучение, христианская догматика переходит в христианскую жизнь. Церковь дает жизнь и осуществление христианскому учению. Вне Церкви и без Церкви невозможна христианская жизнь. Только в Церкви может жить, развиваться и спасаться человек, как и во всяком организме отдельные члены никогда не растут и не развиваются отдельно друг от друга, а всегда только в неразрывной связи со всем организмом. Без Церкви нет христианства; остается только христианское учение, которое само собой не может “обновити падшаго Адама”.

    Если теперь от раскрытия новозаветного учения о Церкви обратимся к первоначальной истории христианства, то увидим, что именно идея Церкви была основной идеей христианского мировоззрения, и она именно создавала действительность. Христиане сознали себя прежде всего Церковью, и общество христианское предпочтительно пред всеми другими названиями именовало себя Церковью. Слово “Церковь” уже в Новом Завете встречается 110 раз. Слова же “христианство”, как и многих других слов на “-ство”, Новый Завет не знает. После сошествия Духа Святого на учеников и апостолов Христовых получила бытие Церковь как видимое общество с духовными взаимными отношениями составляющих его членов. Ведь сначала не было никакой подробной системы учения. Вера Христова заключена была в немногих самых общих положениях. Нечему было учиться в христианстве. Мало требовалось согласия в каких-либо теоретических положениях. Что же значило в то время быть христианином? В наше время на этот вопрос можно услышать много разных ответов, примерно таких: быть христианином значит признавать учение Христово, стараться исполнять Его заповеди. Это, конечно, еще наилучший ответ. Но первохристианство отвечало на этот вопрос совершенно иначе. Уже с самых первых страниц своей истории христианство является пред нами в виде единомысленной и единодушной общины. Вне связи с этой общиной не было христиан. Уверовать во Христа, сделаться христианином – значило присоединиться к Церкви, как это неоднократно и выражено в книге Деяний апостольских, где читаем: “Господь ежедневно прилагал спасаемых к Церкви” (2, 47; 5, 13-14). Всякий новый верующий был как бы веткой, прививавшейся к единому древу церковной жизни. А вот и наиболее характерный пример, как бы иллюстрация такого именно присоединения к Церкви Гонитель Савл, дышавший прещением и убийством на учеников Господних, на пути в Дамаск чудесным образом делается Христовым последователем. Здесь пред нами особое откровение Бога человеку. Однако в Дамаске Господь посылает к Савлу Ананию, который и крестил его, после чего Савл несколько дней был в Дамаске с учениками; затем Савл, прибыв в Иерусалим, старается присоединиться к ученикам и после того, как Варнава сообщает о нем апостолам, пребывает с ними. Таким образом, даже и будущий великий апостол, которого еще в видении Анании Господь называет избранным сосудом (Деян. 9, 15), непосредственно за своим обращением присоединяется к Церкви как к видимому обществу. Здесь особенно наглядно показано, что Господь не хочет знать рабов Своих вне Церкви ²⁷.

    Понятно, почему святой апостол Павел так настойчиво в своих посланиях говорит о Церкви: он не создает учения о Церкви, а еще при самом своем обращении он встретился с Церковью как с фактом. Даже и до обращения своего Савл знал именно Церковь, а не что-либо иное. Он сам вспоминает впоследствии: “Вы слышали о моем прежнем образе жизни в иудействе, что я жестоко гнал Церковь Божию и опустошал ее” (Гал 1, 13). Савл гнал не последователей какого-либо учения, но именно Церковь, как величину, определенную даже и для “внешних”. “У множества же уверовавших, - читаем в книге Деяний апостольских, - было одно сердце и одна душа” (4, 32) И весьма замечательно, что в IV веке при раскрытии учения о Святой Троице некоторые святые отцы указывали в качестве примера именно на первохристианскую Церковь, где множество было единством.

     А насколько первохристианская община была резко определенна, об этом прекрасно говорит один стих книги Деяний, которого как-то не замечают: “Из посторонних никто не смел пристать к ним” (5, 13).

    Таким образом, с одной стороны, обращение в христианство мыслится как присоединение к Церкви, а с другой – “из посторонних никто не смел пристать к ним”. Разве не ясно, что в самое первое время, когда живы были непосредственные ученики Господа, христианство было именно видимым обществом — Церковью, оно не было только учением, а было самой жизнью? Церковное по самому существу христианство и в действительности было всегда именно Церковью, то есть видимым обществом, имеющим свою определенную организацию. Господу было угодно дать Своей Церкви именно иерархическую организацию. Иерархический строй Церкви создан еще святыми апостолами ²⁸. Протестантская наука много спорит против этой церковной истины, но для оспаривания апостольского происхождения иерархии протестантам приходится отрицать подлинность пастырских посланий апостола Павла, то есть подрывать авторитет Священного Писания и тем самым рубить тот сук, на котором держится само же протестантство. Достаточно прочитать книгу Деяний апостольских и Послания апостола Павла к Тимофею и Титу, чтобы убедиться именно в апостольском учреждении иерархии в Церкви. Павел и Варнава при самом основании Церквей рукополагали в каждой Церкви пресвитеров (Деян. 14, 23). Титу апостол Павел заповедует поставить по всем городам пресвитеров (Тит. 1,5). Дух Святой поставил епископов пасти Церковь Господа и Бога, которую Он приобрел Себе Кровию Своею (Деян. 20, 28). Вот почему еще в I веке (около 97 года) римский епископ Климент в особом послании к коринфянам доказывает необходимость повиновения иерархии тем, что иерархия в Церкви навеки установлена самими апостолами. Между прочим, Климент пишет: “Апостолы благовествовали нам от Господа Иисуса Христа; Иисус Христос был послан от Бога. Итак, Христос от Бога, а апостолы от Христа: и то и другое было в порядке по воле Божией. Приняв повеление, апостолы, совершенно убежденные Воскресением Господа нашего Иисуса Христа и утвержденные в вере словом Божиим, с полнотой Святого Духа вышли, благовествуя наступающее Царство Божие. Проповедуя по городам и селам, они поставляли первенцев их, по испытании их духом, епископами и диаконами для будущих верующих” (гл. 42). “Апостолы наши знали через Господа, что будет раздор о епископском достоинстве. По этой самой причине они, получив совершенное предведение, поставили вышеназванных и потом дали закон, чтобы, когда они почиют, другие испытанные мужи приняли их служение” (гл. 44). Всего через два десятилетия священномученик Игнатий Богоносец со своего пути в Рим на страдания пишет послания к различным Церквам и повсюду убеждает покоряться иерархии. “Ничего не делайте без епископа и пресвитеров. Не думайте, чтобы вышло что-либо похвальное у вас, если будете это делать сами по себе”, — пишет святой Игнатий магнезийцам (гл. 7, 1). “Делающий что-либо без ведома епископа служит диаволу”, - пишет он смирнянам (гл. 9, 1). “Кто будет почитать себя больше епископа, тот пропал совершенно”, - пишет святой Игнатий ученику своему Поликарпу, епископу Смирнскому (гл. 5, 2). Без иерархии, по учению святого Игнатия, нет Церкви (Послание к траллийцам, глава 3, 1). “Которые суть Божий и Иисус Христовы, те с епископом”, - читаем в послании к филадельфийцам (гл. 3, 2). Совершенно ясно видно, как Церковь с самого начала мыслила себя иерархически устроенной и на иерархию смотрела как на богоустановленный орган своего управления. Деятельность этого органа выражалась в совершении благодатных священнодействий, в учении веры, в церковной дисциплине. Церковная жизнь в разные века была различна. Изменяется и деятельность иерархии, но принцип иерархического устройства Церкви остается всегда одним и неизменным. Наконец, думается, мы сделали бы большое упущение, если бы не привели хоть некоторых суждений древнецерковных писателей по интересующему нас вопросу: возможно ли христианство без Церкви? Остановимся на взглядах только двух писателей, много трудившихся над уяснением учения о Церкви, - святого Киприана Карфагенского и блаженного Августина.

    По суждению святого Киприана, быть христианином значит принадлежать к видимой Церкви и подчиняться поставленной в ней от Бога иерархии. Церковь есть осуществление любви Христовой, и всякое отделение от Церкви есть именно нарушение любви. Против любви грешат равно и еретики, и раскольники. Это и есть основная мысль Киприанова трактата “О единстве Церкви”; та же мысль постоянно повторяется и в письмах святого отца. “Христос даровал нам мир; Он повелел нам быть согласными и единодушными; заповедал ненарушимо и твердо хранить союз привязанности и любви. Не будет принадлежать Христу тот, кто вероломным несогласием нарушил любовь Христову: не имеющий любви и Бога не имеет. Не могут пребывать с Богом не восхотевшие быть единодушными в Церкви Божией” ²⁹.

    У еретиков и раскольников нет любви, то есть основной христианской добродетели, а потому они христиане только по имени. “Еретик или раскольник не сохраняет ни единства Церкви, ни братской любви ³⁰, действует против любви Христовой” ³¹. “Маркиан, соединившись с Новатианом, сделался противником милосердия и любви” ³². Об еретиках известно, что они отступили от любви и единства Кафолической Церкви ³³. “Какое соблюдает единство, какую любовь хранит, или о какой любви помышляет тот, кто, предавшись порывам раздора, рассекает Церковь, разрушает веру, возмущает мир, искореняет любовь, оскверняет таинство?” ³⁴

    Святой Киприан высказывает такую мысль: вне Церкви не может быть и учения христианского, не только христианской жизни. Только в Церкви есть чистая вера ³⁵. Церковь Киприан и называет Истиной ³⁶. Единство веры нельзя отделять от единства Церкви ³⁷. Истина одна, как и одна Церковь ³⁸. Тому, кто не придерживается единства Церкви, нельзя думать, что он сохраняет веру ³⁹. Всякое отделение от Церкви непременно связано бывает и с искажением веры. “Враг изобрел ереси и расколы, чтобы ниспровергнуть веру, извратить истину, расторгнуть единство. Служители его возвещают вероломство под предлогом веры, антихриста под именем Христа и, прикрывая ложь правдоподобием, тонкой хитростью, уничтожают истину” ⁴⁰. “Как диавол не есть Христос, хотя и обманывает Его именем, так и христианином не может почитаться тот, кто не пребывает в истине Его Евангелия и веры” ⁴¹. “Еретик рассекает Церковь ⁴², он вооружается против Церкви, изменник в отношении веры, в отношении благочестия святотатец, непокорный раб, сын беззаконный, брат неприязненный” ⁴³. “Если рассмотреть веру тех, которые веруют вне Церкви, то окажется, что у всех еретиков совсем иная вера; даже, собственно говоря, у них одно изуверство, богохульство и прение, враждующее против святости и истины” ⁴⁴. Быть вне Церкви и оставаться христианином, по убеждению святого Киприана, невозможно. Вне Церкви - вне стана Христова ⁴⁵. Отступившиеся от Церкви и действующие против Церкви - антихристы и язычники ⁴⁶. Вот, например, что пишет святой Киприан Антониану о Новатиане. “Ты желал, возлюбленнейший брат, чтобы я написал тебе и касательно Новатиана, какую ересь он ввел. Знай же, что прежде всего мы не должны любопытствовать, чему он учит, когда он учит вне Церкви. Кто бы и какой бы он ни был, он не христианин, как скоро он не в Церкви Христа” ⁴⁷. “Как может быть со Христом тот, кто не пребывает с Невестой Христовой, не находится в Церкви Его” ⁴⁸. Наконец, в трактате “О единстве Церкви” читаем мы знаменитые слова: “Тот не может уже иметь отцом Бога, кто не имеет матерью Церковь” ⁴⁹. Святой Киприан совершенно отказывает всем стоящим вне Церкви в названии “христиане”, как бы повторяя решительное восклицание своего учителя Тертуллиана: “Еретики не могут быть христианами!”

    Понятно поэтому требование святого Киприана при приеме в Церковь снова крестить даже новатиан, хотя они были только раскольниками. Для Киприана крещение раскольников при приеме в Церковь не было перекрещиванием, но было именно крещением. “Мы утверждаем, - писал святой Киприан Квинту, - что приходящих оттуда мы у себя не перекрещиваем, но крестим (non re baptizari apud nos sed baptizari); ибо они ничего не получают там, где нет ничего” ⁵⁰. Крещение вне Церкви только “пустое и нечистое погружение” (sordida et protana tinctio) ⁵¹. “Там не омываются люди, а только более оскверняются; не очищаются грехи, а только усугубляются. Такое рождение производит чад не Богу, но диаволу” ⁵².

    Мысль Киприана о недействительности всякого крещения вне Церкви и о необходимости снова крестить всех обращающихся к Церкви была подтверждена в 256 году Поместньм Собором Карфагенской Церкви, на котором председательствовал сам Киприан. В своем заключительном слове, как бы подводя итог всем церковным рассуждениям, святой Киприан говорит: “Еретиков должно крестить единственным крещением Церкви, чтобы они могли из противников сделаться друзьями и из антихристов - христианами”.

    Изложенные воззрения святого Киприана, которые, очевидно, разделял и весь Карфагенский Собор, наглядно и весьма определенно свидетельствуют о том, что в III веке не допускали даже и мысли о том, будто возможно какое-то христианство без Церкви. Тогда ясно учили и определенно говорили, что отступивший от Церкви уже не христианин и лишен благодати Святого Духа, почему он и лишен надежды на спасение. Эту же мысль ясно выразил и святой Василий Великий в своем послании к епископу Амфилохию. Святой Василий говорит, что отступившие от Церкви и через раскол уже не имеют на себе благодати Святого Духа. Вне Церкви нет священства и не может быть преподана благодать Святого Духа. Эти мысли святого Василия Христова Церковь на VI Вселенском Соборе (правилом 2) и на VII (правилом 1) утвердила как непреложную истину. Послание святого Василия к Амфилохию было признано каноническим, посему и доселе помещается в “Книге правил”.

    Блаженный Августин признает, что учение христианское, понимаемое теоретически, может быть сохранено и вне Церкви. Истина остается истиной, хотя ее высказал и злой человек. Ведь и демоны исповедовали Христа так же, как и апостол Петр ⁵³. Золото, несомненно, хорошо, и золотом оно остается у разбойников, хотя и служит у них дурным целям. Христос сказал однажды ученикам: “Кто не против вас, тот за вас” (Лк. 9, 50). Из этого можно видеть, что стоящий вне Церкви, в некоторых предметах не против Церкви и имеет нечто из церковного богатства. Афиняне чтили неведомого Бога (Деян. 17, 23), а апостол Иаков свидетельствует, что и бесы веруют (Иак. 2, 19), а они, конечно, вне Церкви. В своих сочинениях против донатистов блаженный Августин подробно доказывает и обосновывает как бы действительность раскольнического крещения.

    Но если и вне Церкви можно сохранить истинное учение, если даже таинства, совершаемые в отделении от Церкви, действительны, то нужна ли непременно Церковь? Не возможно ли спасение и вне Церкви? Не отделяет ли блаженный Августин христианство от Церкви? Не допускает ли он возможности христианства без Церкви? На все эти вопросы у блаженного Августина дается отрицательный ответ. Христианскую жизнь, приводящую ко спасению, блаженный Августин приписывает только Церкви, а вне Церкви этой жизни быть не может. Все то, что отделившиеся от Церкви сохраняют из церковного богатства, все это не приносит им ровно никакой пользы, а только один вред. Почему же так? А потому, -отвечает блаженный Августин, — что все отделившиеся от Церкви не имеют любви. Христос указал признак, по которому можно узнать Его учеников. Этот признак – не учение христианское, не таинства даже, а только любовь. “По тому, – говорил Он ученикам Своим, - узнают все, что вы Мои ученики, если будете иметь любовь между собою” (Ин. 13, 35). Таинства не спасут, если у принимающего их нет любви. Апостол говорит: “Если... знаю все тайны (sacramenta)... а не имею любви, то я - ничто” (1 Кор. 13, 2). Пророчествовал Каиафа, но был осужден. Само отделение от Церкви есть величайший грех, который и показывает, что у раскольников нет любви. Возрожденный в крещении, но не соединившийся с Церковью, не имеет от крещения никакой пользы, потому что он любви не имеет; спасительным начинает быть для него крещение только тогда, когда он соединится с Церковью. Благодать крещения не может очистить от грехов того, кто не принадлежит к Церкви; ее действие как бы парализуется упорством раскольнического сердца во зле, то есть в расколе. Так как крестящийся вне Церкви, тотчас после крещения вступая во мрак своей схизмы, обнаруживает свою греховность, отсутствие у него любви, то и грехи немедленно на него возвращаются. А что прощенные грехи возвращаются, если нет братской любви, то наглядно показал Господь, когда говорил о рабе, которому господин простил десять тысяч талантов. Когда же этот раб не сжалился над своим товарищем, который был должен ему сто динариев, то господин приказал ему отдать все, что раб был ему должен. Как тот раб на время получил прощение долга, так и крестящийся вне Церкви тоже на время освобождается от своих грехов, но так как и после крещения он остается вне Церкви, то ему снова вменяются все грехи, совершенные и раньше крещения.

    Простятся же ему грехи только тогда, когда он любовно соединится с Церковью. Не потому схизматики лишены надежды на спасение, что их крещение недействительно, а только потому, что они вне Церкви и во вражде с ней. Благодать Святого Духа получить и сохранить может только тот, кто соединен в любви с Церковью. Кто отделился от Церкви, у того нет любви. Нет любви Божией у того, кто не любит единства Церкви, - напрасно он говорит, будто имеет Христову любовь. Любовь может быть сохранена только при единстве с Церковью, потому что Дух Святой оживляет только тело Церкви. Никакой законной и достаточной причины отделяться от Церкви быть не может; кто отделился от Церкви, тот не имеет Духа Святого, как и отсеченный от тела член не имеет духа жизни, хотя и сохраняет некоторое время свою прежнюю форму. Поэтому все отделившиеся от Церкви, пока противятся ей, добрыми быть не могут; хотя бы их поведение и казалось похвальным — самое их отделение от Церкви делает их злыми.

    Таким образом, по учению блаженного Августина, Церковь - понятие более узкое, нежели христианство, понимаемое в смысле одних только теоретических положений. Оставаясь вне Церкви, можно быть в согласии с этими теоретическими положениями: для единения же с Церковью необходимо, кроме того, согласие воли (consensio voluntatum). Но очевидно, что без этого последнего лишь теоретическое согласие с христианским учением совершенно бесполезно – и вне Церкви нет спасения. В жизни христианство совершенно совпадает с Церковью.

    Взгляды святого Киприана и блаженного Августина, по-видимому, несколько различны, но к выводу они приходят совершенно к одному: extra ecclesiam nulla salus - вне Церкви нет спасения! Спасает людей их любовь, которая есть благодать Нового Завета. Вне Церкви сохранить любовь нельзя, потому что там нельзя получить и Духа Святого.

    Итак, что же мы нашли у представителей церковной мысли III - V веков? Нашли мы совершенно то же, к чему пришли и раньше, рассматривая новозаветное учение о Церкви и факты начальной истории христианства. Христианство и Церковь не совпадают друг с другом только тогда, когда под христианством мы будем понимать сумму каких-то теоретических положений, ни к чему никого не обязывающих. Но такое понимание христианства можно назвать только бесовским. Христианами тогда следует признать и бесов, которые тоже веруют и от этого только трепещут. Знать систему христианской догматики, соглашаться с догматами –неужели значит это быть истинным христианином? Раб, знающий волю господина своего и не исполняющий ее, биен будет много и, конечно, справедливо. “Христианство не в молчаливом убеждении, но в величии дела”, - как говорит святой Игнатий Богоносец ⁵⁴. Теряет надежду на спасение не только тот, кто искажает основные истины христианства, – этой надежды лишен всякий вообще отделяющийся от Церкви, от общей жизни одного цельного организма тела Христова. Отпал человек от Церкви или отлучен от нее - он погиб, он умер для Бога и вечности. Еще святой Игнатий Богоносец писал филадельфийцам: “Кто последует за вводящим раскол, тот не наследует Царствия Божия” (гл. III).

    Нет, Христос есть не только Великий Учитель; Он – Спаситель мира, давший человечеству новые силы, обновивший человечество. Не учение только имеем мы от Христа Спасителя нашего, а жизнь. Если не понять христианство как новую жизнь не по стихиям мира, которому известны только принципы эгоизма и себялюбия, а по Христу с его учением и образцом самоотречения и любви, то христианство необходимо совершенно совпадает с Церковью. Быть христианином – значит принадлежать к Церкви, ибо христианство есть именно Церковь и вне Церкви христианской жизни нет и быть не может.

    Наконец, достаточно только внимательно посмотреть на Символ веры, чтобы понять, насколько важна идея Церкви. Ведь в Символе веры все почти члены внесены уже после того, как появились различные еретики, искажавшие ту или другую истину. Посему весь Символ веры можно назвать как бы полемическим. История его и показывает, как в борьбе с теми или другими ересями пополнялось его содержание. Совсем не то с девятым членом о Церкви. С самого начала этот член находился в Символе веры, куда внесен даже независимо от появления каких бы то ни было лжеучений. Ведь тогда не было еще протестантов и сектантов, мечтающих о каком-то бесцерковном христианстве. Ясно, что мысль о Церкви уже с самого начала лежала во главе христианских верований. С самого начала христиане составляли Церковь и веровали в ее спасительность, и ту истину, что христианство неотделимо от Церкви, мы можем считать данной от Самого Господа Иисуса Христа.

    Итак, мы должны признать истину: христианство от Церкви совершенно неотделимо и без Церкви христианство невозможно. Необходимость признания этой истины станет особенно очевидна для нас, если мы сравним ее с противоположным ей заблуждением, если мы посмотрим, к чему приводит отделение христианства от Церкви.

     На самом деле противопоставление Евангелия Церкви и замена Церкви неопределенным понятием христианства имеет много самых плачевных результатов. Жизнь христианская иссякает, оказывается только еще одно лишнее учение в бесконечном ряду учений древних и новых, притом учение весьма неопределенное, ибо без Церкви открывается возможность несчетного множества его понимании самых произвольных и даже друг другу противоречащих. В этом отношении христианство стоит несравненно ниже многих философских школ. В самом деле, основатели философских школ оставили после себя целые книги своих сочинений, оставили более или менее ясно изложенные учения, более или менее полно высказались, так что нет безграничного простора для различных произвольных истолкований их учения. Господь Иисус Христос Сам ничего не писал. Поэтому нет ничего легче, как по своему вкусу перетолковывать учение Христово и сочинять “христианство”, выдавая под этим названием свои собственные заблуждения. Священные книги Нового Завета писаны некнижными апостолами. Но во все века бывали, как их называет святой Ириней Лионский, “исправители апостолов” ⁵⁵, которые считали себя выше апостолов, этих “галилейских рыбаков”. Ну к лицу ли образованному европейцу XX века принимать на веру все, сказанное какими-то “рыбаками”? А потому многие освобождают себя даже и от доверия апостолам и желают истолковывать Христово учение, руководствуясь только своими соображениями. Ведь Лев Толстой прямо заявил, что апостол Павел не понял хорошо учения Христова ⁵⁶; себя-то, стало быть, Толстой считал выше апостола Павла. И много можно дивиться тому, как далеко заходят люди в своем “истолковании” христианства. Чего только ни захотят они, тотчас все это и находят в Евангелии. Оказывается, что всякую свою праздную мечту и даже злонамеренную мысль можно при желании прикрыть евангельским учением.

    Разве это не замечательно, что все отступники от Церкви постоянно говорят о своем уважении к Священному Писанию и в то же время очень скоро переходят к искажению даже самих книг Писания! Как только оставят люди Церковь, тотчас начинают Писание толковать по-своему, и каждый его толкует по-разному. Христос молился Богу Отцу о единстве всех в него верующих, апостолы увещевали к единомыслию, говорили о единстве веры. Оказывается, без Церкви никакое единство невозможно. Опять должно получиться Вавилонское “смешение языков”. В Церкви вера тысячелетия остается одна и та же, всегда себе самой равна. Но у отступивших от Церкви она меняется чуть не ежедневно. Еретики и сектанты постоянно появляются новые, и каждый раз их учитель проповедует по-разному. Ясно, что без Церкви пропадает прежде всего учение Христово и заменяется человеческими мудрованиями недолговечными.

    Нет, вера Христова становится только тогда ясна и определенна для человека, когда он нелицемерно верует в Церковь; только тогда бисер этой веры бывает чист, только тогда не смешивается с кучей грязного мусора всевозможных своевольных мнений и суждений. Об этом ведь говорил еще апостол Павел, когда Церковь Бога живого называл столпом и утверждением истины (1 Тим. 3, 15).

    Таким образом, в отделении от Церкви даже и учение христианское оказывается чем-то весьма неопределенным, неуловимым, по желанию постоянно изменяющимся.

    Но подделка Церкви христианством ведет за собой еще одну ужасную подделку – подделку Христа Богочеловека человеком Иисусом из Назарета. Как вера в Церковь неразрьшно связана с признанием Божества Христа Спасителя, так и отрицание Церкви непременно ведет за собой отрицание воплощения Сына Божия, отрицание Божества Иисуса Христа. Ведь для того, чтобы дать какое-нибудь учение, для этого нет нужды непременно быть Богочеловеком. Божественное достоинство Христа необходимо нужно только тому, кто видит в Нем Спасителя, влившего в естество человеческое новые силы и основавшего Церковь. На самом деле, разве уже из слов Самого Иисуса Христа не видна эта нерасторжимая связь между истиной Церкви и истиной Его Богосыновства? Симон Петр сказал: “Ты Христос, Сын Бога Живаго”. Тогда Иисус сказал ему: “И Я говорю тебе: ты Петр, и на сем камне (то есть на истине Боговоплощения, которое исповедал Петр) Я создам Церковь Мою, и врата ада не одолеют ее” (Мф. 16, 16-18). Древняя Церковь с особенным напряжением всех своих сил и отстаивала эту истину единосущия воплотившегося Сына Божия с Богом Отцом, потому что она жаждала действительного обновления человеческого естества, воссоздания “новой твари”, то есть Церкви. Непоколебимая вера в то, что Сын Божий, второе Лицо Святой Троицы, сошел на землю, сделался человеком, открыл людям тайны Царства Божия, основал Свою Церковь на земле, пострадал за грехи рода человеческого и, победив смерть, воскрес из мертвых, открыв людям путь к богоуподоблению и обожествлению не только по душе, но и по телу, - эта именно вера лежала в качестве внутреннего мотива в основе всех догматических движений IV века ⁵⁷. Почему так напряженна была борьба с арианством? Почему ариане встретили такой решительный отпор, что святой Афанасий Великий, этот столп Церкви Христовой, отказывал им в названии “христиане”? Ведь ариане признавали учение Христа, считали даже Его воплотившимся Сыном Божиим, только этого Сына Божия не считали равным и единосущным Богу Отцу. Но вот что пишет святой Афанасий Великий: “Называющие ариан христианами находятся в великом и крайнем заблуждении, как не читавшие Писаний и вовсе не знающие христианства и христианской веры. Поистине это значит то же, что и Каиафу называть христианином, Иуду предателя сопричислять еще к апостолам; утверждать, что вместо Спасителя испросившие Варнаву не сделали ничего худого; доказывать, что Именей и Александр люди благомыслящие, а апостол лжет на них. Но христианин не может выслушать это терпеливо; и кто отваживается говорить это, о том никто не предположит, что он в здравом уме” ⁵⁸.

    Современному малорелигиозному человеку все догматические споры IV века кажутся непонятными и как бы не имеющими смысла. Но “это была борьба двух до крайности противоположных воззрений на Христа – мистически-религиозного, в котором Он является источником жизни, спасения, бессмертия и обожения; и рационалистического, где Христос представлялся лишь обожествленным учителем и нормальным примером для Своих последователей. Вопрос шел в сущности о том, останется ли в будущем христианство религией со всей совокупностью его светлых верований и мистических упований или оно разрешится в простую философию с религиозным оттенком, каких не мало было в то время. Поэтому-то и вопросы о Божестве Сына Божия, затрагивавшие самую интимную сторону верующей души, обсуждались на площадях и рынках” ⁵⁹.

    Можно сказать, что и тогда Церковь отстаивала единосущие с Богом Отцом своего Основателя; ариане же, люди рационалистического склада, отрицали единосущие воплотившегося Сына Божия, смотря на Него как на основателя школы, которому уж не так-то обязательно нужно быть совершенным Богом. Желание быть “новой тварью”, “обновленным естеством”, иначе сказать - Церковью Бога живого, и требует признать полное Божество Христа. “Бог стал человеком, чтобы человек стал богом”. “Сын Божий сделался сыном человеческим, чтобы сыны человеческие соделались сынами Божьими”. Вот как определяют смысл Боговоплощения святые Ириней Лионский и Афанасий Великий ⁶⁰. По учению этих великих отцов Церкви, спасение невозможно без воплощения и вочеловечения истинного Бога. “Если бы человек не соединился с Богом, он не мог бы сделаться причастным нетления”, - говорит святой Ириней ⁶¹. “Если бы Сын был тварь, то человек все еще оставался бы смертным, не сочетаваясь с Богом”, - пишет святой Афанасий ⁶². Такими же мыслями полно богослужение нашей Православной Церкви. Вот примеры из одной только службы на Рождество Христово. “Днесь Бог на землю прииде, и человек на небеса взыде” ⁶³. “По образу и по подобию истлевша преступлением видев Иисус, преклонив небеса сниде, и вселися во утробу утробу девственную неизменно, да в ней истлевшаго Адама обновит” ⁶⁴. “Да ликовствует убо вся тварь и да играет: обновити бо ю прииде Христос, и спасти души наша” ⁶⁵. “Истлевша преступлением, по Божию образу бывшаго, всего тления суща, лучшия отпадша божественныя жизни паки обновляет мудрый Содетель” ⁶⁶. “Желание получивше, и Божия пришествия христокраснии людие сподобльшеся, ныне утешаются паки бытием” ⁶⁷. “Возставити и спрославити человеческое падшее естество приидох явственно”⁶⁸, - вот какие слова святая Церковь влагает в уста родившегося Господа. Православная Церковь – носительница идеи действительного спасения человека, его полного возрождения, обновления, воссоздания и обожения, чего своими силами человеку не достигнуть, сколько бы он не мудрствовал. Церковь для того, чтобы быть именно Церковью, обществом обновленного человечества, требует воплощения Сына Божия, а потому для церковных людей, восприявших всю высоту религиозного идеала святой Церкви, Иисус Христос всегда был и есть Сын Божий, единосущный Богу Отцу. “Другие, - пишет святой Ириней, - не придают никакого значения снисшествию Сына Божия и домостроительству Его воплощения, которое апостолы возвестили и пророки предсказали, что через это должно осуществиться совершенство нашего человечества. И такие должны быть причислены к маловерам” ⁶⁹. Во время святого Иринея некоторые лжеучители утверждали, будто все дело Христово состояло лишь в том, что Он дал новый закон вместо ветхого, который Он отменил. Святой Ириней, напротив, утверждает, что не новый закон, не новое учение было целью Христова пришествия, и именно воссоздание падшего естества человеческого. “Если в вас, - пишет он, - возникает такая мысль: что же нового принес Господь пришествием Своим, то знайте, что Он принес все новое тем, что Он принес Себя Самого и тем обновил и оживотворил человека” ⁷⁰.

    Если же кто отрицает Церковь с ее религиозным идеалом, то и Христос для него, естественно, становится только в разряд учителей-мудрецов рядом с Буддой, Конфуцием, Сократом, Лао-цзы и другими. Притом Христос оказывается учителем далеко не самостоятельным. Услужливая наука указывает множество различных источников, вплоть до вавилонских сказаний и мифов, откуда будто бы позаимствовано учение Христово. Христос уподобляется плохому ученому, который составляет свое сочинение, не всегда удачно компилируя из разных чужих книг. Враги христианства со злорадством указывают на эти результаты “научных” исследований и объявляют, что в сущности-де Иисус Назарянин и учения-то нового не дал. Он только повторил, что было сказано еще до Него и что знали бы и без Него. Но для того, кто верует в Церковь, все эти речи о разных “влияниях” на христианство не имеют ни малейшего смысла, потому что сущность дела Христова, как сказано, вовсе не в учении, а в спасении. “Бог послал Единородного Сына Своего, чтобы мы получили жизнь через Него” (1 Ин. 4, 9. Ср.: 4, 13). Пусть в учениях земных мудрецов встречаются прозрения истины, близкие к христианству, но Христос, Сын Божий воплотившийся, обновил человеческое естество, создал Церковь, ниспослал Духа Святого и тем положил начало новой жизни, чего никакой мудрец из рода человеческого сделать не мог. Именно для создания Церкви необходимо было сошествие на землю Сына Божия и Его крестная смерть. А потому все отделяющие христианство от Церкви рано или поздно приходят к богохульству отрицания Христа Богочеловека и приходят именно потому, что при отрицании Церкви Богочеловечество Христа становится для них ненужным.

    Не мало развелось у нас людей, мечтающих именно о каком-то бесцерковном христианстве. У этих людей как бы постоянно анархический строй мышления; они или не способны, а чаще - просто ленятся продумать до конца свои мысли. Но, не говоря уже о самых очевидных противоречиях этого бесцерковного христианства, всегда можно видеть, что в нем подлинной благодатной христианской жизни, благодатного воодушевления, энтузиазма совершенно не бывает. Когда люди берут Евангелие, забывая, что его им дала Церковь, оно для них - будто Коран, сброшенный Аллахом с небес. Когда же они ухитрятся как-то просмотреть в Евангелии учение о Церкви, тогда от всего христианства остается одно учение, столь же бессильное пересоздать жизнь и человека, как и всякое другое учение. Наши прародители Адам и Ева хотели без Бога сделаться “как боги”, полагаясь на магическую силу красивого яблока. Так и многие наши современники мечтают спастись без Церкви и без Богочеловека, хотя и с Евангелием. На Евангелие они надеются точно так же, как Адам и Ева надеялись на райское яблоко. Но книга оказывается не в силах дать им новую жизнь. Люди, отрицающие Церковь, постоянно говорят об “евангельских принципах”, об евангельском учении, но христианство как жизнь им совершенно чуждо. В бесцерковной форме христианство является одним только звуком, изредка сентиментальным, но всегда карикатурным и безжизненным. Именно вот эти-то люди, отрицая Церковь, сделали христианство, по выражению В. С. Соловьева, “смертельно скучным”. “Когда разрушено здание Церкви и на голом, плохо выровненном месте держится назидательная проповедь, то это выходит грустно и даже ужасно”. Это сказал Давид Штраус.

    В последнее время у нас наиболее последовательным проповедником бесцерковного христианства был Лев Толстой. Этой своей проповедью Толстой угодил весьма многим, но именно на примере толстовства можно прекрасно наблюдать полную несостоятельность христианства без Церкви.

    Исходным пунктом лжеучения Толстого можно назвать именно его резкое отделение христианства от Церкви. Толстой решительно осудил Церковь, преклонившись в то же время перед христианством. Но христианство тотчас стало для него только учением, а Христос – только учителем. Когда пред нами какое-нибудь учение, то нам не так-то уже важно, чье оно, кто учитель. И для Толстого живая личность Христа потеряла всякое значение. Взявши учение Христа, о Нем-то Самом оказалось возможным забыть, и Толстой отверг Христа Богочеловека, назвав Его “распятым иудеем”, “мертвым иудеем”. Уже тем самым было усечено и Евангелие в его начале, где повествуется о сверхъестественном рождении Сына Божия от Девы Марии, и в его конце, где сообщается о воскресении Сына Божия из мертвых и Его вознесении на небеса. Но Толстой не ограничился только этим “обсечением” Евангелия с начала и с конца, а переделал и всю его середину по своему вкусу, заставив, таким образом, своего Иисуса говорить только то, что прикажет Ему из своего кабинета яснополянский лжеучитель. Мало того, Христос Сам обещал Своим ученикам послать им иного Утешителя. Этого Утешителя, Божественного Параклита, Церковь Христова почитает источником новой благодатной жизни церковной, а апостол Павел, как мы видели, постоянно говорит о живущем в Церкви Духе Святом. Несмотря на это, Толстой отверг Духа Святого, Православную Церковь в насмешку назвал не Христовой, в “святодуховской”, а затем и унизился до кощунства над святыми таинствами, в которых член Церкви и получает благодатную помощь Святого Духа для новой жизни. Весьма замечательно, что в писаниях Толстого очень ярко видно, как отрицание Церкви неразрывно связано с отрицанием воплощения Сына Божия. “Я был приведен к убеждению, что Церкви никакой нет”, - пишет он в предисловии к “Соединению и переводу четырех Евангелий” (Женева, 1892, с. 3). “Я смотрю на христианство, как на учение, дающее смысл жизни”, - пишет он в предисловии к “Краткому изложению Евангелия” (Женева, 1890, с. 9). А всего через страницу уже читаем: “Я искал ответ на вопрос жизни, и потому для меня было совершенно все равно: Бог или не Бог был Иисус Христос” (с. 11). Разве не ясно, что эти все ступени отпадения от истины тесно связаны между собой? Нет Церкви – нет и Христа Богочеловека!

    Ограничив все дело Христа только Его учением и отвергши Церковь, Толстой с логической необходимостью пришел ко всем своим выводам, разрушающим и самое христианство. А нам Толстой наглядно показал, к чему ведет нелепое отделение христианства от Церкви и отрицание Церкви во имя мнимого христианства. Если отделить христианство от Церкви, то нет никакой нужды в Божестве Спасителя, не нужен и Дух Святой. А без Духа Святого и без Божества Спасителя, без воплощения Сына Божия учение Иисуса Назарянина становится столь же мало действительным для жизни, как всякое другое, ибо нельзя разделять учения, по которому знание есть добродетель. Несостоятельность бесцерковного понимания христианства Толстым и ясна уже из того, что толстовство не создало никакой жизни. Христианская жизнь возможна только в единении с живым Богочеловеком Христом и в благодатном единении людей в Церкви. В толстовстве нет ни того ни другого, и вот вместо энтузиазма церковных мучеников и подвижников, вместо союза, связывавшего апостолов и верующих до того, что у них было “одно сердце и одна душа”, вместо всего этого от толстовства мы имеем только карикатурные и совершенно безжизненные “толстовские колонии”. “Не имеющий Сына Божия не имеет жизни” (1 Ин. 5, 12). Толстой, как говорил В.С.Соловьев, объединил вокруг себя лишь несколько десятков неумных людей, которые к тому же всегда готовы разбрестись в разные стороны. “Великий учитель”, оказывается, никого и ничему не научил, и “зеленая палочка” никого не спасла, потому что для спасения не палочка нужна, а крест Христов. От Толстого остались никому не нужные толстовские музеи, но не осталось толстовцев.

    Таким образом, на примере толстовства мы видим, что отрицание Церкви ведет к ужасному искажению, даже разрушению самого христианства и бесцерковное христианство опровергается его полной безжизненностью. Этой же безжизненностью посрамляется и протестантское лжеучение. Чего достигли протестанты, помрачив своими мудрованиями идею Церкви? Достигли только разъединения, и разъединения самого безнадежного. Протестантство постоянно дробится на секты. Протестантской церковной жизни нет, а есть кое-какая “еле живая” жизнь отдельных сект и общин. Общецерковную жизнь, о которой молился Господь Иисус Христос в первосвященнической молитве, протестантство убило. В самом деле, крайние ортодоксы протестантства гораздо ближе стоят к православным христианам, нежели к протестантам крайних рационалистических толков, не имеющих ничего общего, кроме произвольно и без всяких оснований присвоенного себе названия, благо за это к суду не привлекают. Какое же единение возможно между ними? Какая общая жизнь может быть у них?

    Говорим все это мы не от себя. В минуты откровенности то же самое, даже более резко, говорят и сами протестанты. “Страна, - пишет один, - которая была колыбелью реформации, становится могилой реформаторской веры. Протестантская вера при смерти. Все новейшие труды о Германии, равно как и все личные наблюдения, согласны в этом”. “Не замечается ли в нашем богословии тот факт, что представители его потеряли все положительное?” - спрашивает другой. Еще печальнее слова третьего: “Жизненная сила протестантства истощается в путанице догматических школ, богословских раздоров, церковных распрей... Реформация забывается или презирается; слово Божие, за которое умирали отцы, подвергается сомнениям; протестантизм разрознен, слаб, бессилен”. А православный исследователь лютеранства оканчивает свой труд таким безотрадным выводом: “Предоставленные самим себе, своим субъективным разуму и вере, лютеране смело пошли по ложному пути. Автономная и автодидактная личность извратила христианство, извратила самое символическое вероучение, поставив лютеранство на краю гибели. Все более и более отвергаются в лютеранстве авторитеты первых реформаторов, все более и более уничтожается общность верований, и все ближе подходит лютеранство к своей духовной смерти” ⁷¹. За последнее время не мало произошло в протестантстве явлений, которые обнаружили всю пагубность и лживость сделанного протестантством отделения христианства от Церкви. Среди пасторов появились такие, которые своим прихожанам не только не проповедовали Христа распятого, но даже отрицали самое бытие личного Бога (Яхве). Другие открыто высказывали сочувствие одному злонамеренному врагу христианства (Древсу), который, прикрываясь наукой, доказывал, что Христос вовсе и не жил нигде на земле, что, следовательно, все Евангелие - одни басни. У нас многие склонны протестантов называть христианами. О таких людях трудно предположить, что они в здравом уме (см. выше слова св. Афанасия Великого). Ведь теперь ясно всякому, что, потеряв Церковь, протестанты теряют и Христа Богочеловека. В настоящее время протестанты уже открыто сознаются, что в Германии не более трети пасторов признает Божество Христа. Что это, как не духовная смерть, ибо не имеющий Сына Божия, по слову апостола, не имеет жизни (1 Ин. 5, 12)!

    Когда-то в Москве шумели с “Всемирным христианским студенческим союзом”. В центр русских православных святынь понаехали различные миссионеры этого союза, мистеры Мотты да миссы Раус, которые обратились с английской проповедью к русскому студенчеству. Говорилось о том, что союз неконфессиональный: в нем предоставлена свобода всякому христианскому вероисповеданию. Вероисповедания объединяются в союзе “на федеративных началах”. Следовательно, предполагается возможность какого-то общего христианства, не зависимого от Церкви. Но именно потому-то союз этот и есть нечто мертворожденное. Может ли быть, есть ли в этом “союзе” какая христианская жизнь? Если и есть, то самая жалкая. Представьте себе “конгресс” христианских студенческих организаций, на который явились “делегаты федеративно-объединившихся конфессиональных фракций”, конгресс с его “резолюциями”, “пожеланиями” и прочее. Если и происходит какое единение, то как оно бесконечно ниже подлинной церковной православной жизни! Только для того, кто блуждает на стране далече не только от святого Православия, но и от всякой веры, только для того еле живая жизнь в единении на каких-то “федеративных началах” может казаться новым откровением, отрадой для пустой души. Какое же благо в сравнении с этими проблесками жизни представляет собой полнота православной соборной жизни! Когда слышишь о докладах и рассуждениях “Всемирного христианского студенческого союза”, печалью и горестью наполняется сердце. Столько жаждущих Бога, жаждущих жизни искренних людей “гладом гибнут”, “питаются от рожец” какого-то заморского студенческого союза! Неужели не знают они, как можно избыточествовать хлебом в доме Небесного Отца, в Церкви Православной? Нужно только забыть всякие “федеративные начала”, свободно отдаться в полное послушание Православной Церкви и прилепиться к полноте церковной жизни, к жизни тела Христова.

    Бывали случаи, когда легкомысленные люди задумывали кабинетным путем создать всемирную религию, рассылали миллион воззваний с приглашением объединиться в этой “общей религии”, проект которой и прилагался к воззваниям. Но проект этот составлялся в самых общих выражениях: под ним с одинаковым удобством мог подписаться католик и протестант, магометанин и еврей. И, конечно, если бы все люди согласились с этим проектом, то это нисколько не объединило бы их между собой: общие отвлеченные положения никого ни к чему не обязывали бы, люди остались бы те же, спасения никакого никто не получил бы. Совершенно безумна мысль соединить людей на почве какого-либо учения; для этого потребна особая сверхъестественная сила, которой и обладает едина Святая, Соборная Церковь Христова.

    Весьма нетрудно в отношении всех этих и подобных им явлений современной нам жизни ответить на вопрос: на какой почве могли они появиться и какой их смысл? Почва для них та именно, что подлинный православный христианский идеал Церкви для многих наших современников оказался слишком высоким. Христос приходил на землю, чтобы обновить человеческое естество. Для этого обновления Он создал Церковь. Обновление совершается не без труда. Здесь, по апостолу, необходимо сражаться до крови (Евр. 12, 4), сражаться, конечно, с грехом. А люди полюбили как раз свое греховное естество, полюбили грех и не хотят с ним расстаться. Теперь люди настолько закоснели в своем себялюбии, что православный идеал Церкви кажется им каким-то насилием над личностью, непонятным и ненужным деспотизмом. Православный идеал Церкви требует от каждого весьма много самоотверженного смирения, вообще любви, а потому для бедного любовью сердца наших современников, для которых всего дороже их греховное себялюбие, этот идеал и представляется бременем неудобоносимым. Как же быть? О, человечество прекрасно знает, как поступать в таких случаях! Когда какой-нибудь идеал покажется не по плечу, слишком тяжелым, его заменяют чем-нибудь более сходным, принижают самый идеал, исказив его сущность, но оставив иногда его прежнее название. Ведь как многие теперь уже махнули рукой на идеал любви. Говорят, что на основе любви строить общественную жизнь — это совершенно несбыточная мечта, от которой лучше отказаться заранее, чтобы не было хуже потом. Мало того, увлечение идеалом церковной, даже вообще религиозной жизни прямо-таки называют вредным; оно будто бы тормозит необходимый прогресс общественной жизни. Оставив любовь, как непригодную в жизни общественной, только для “частных” потребностей человека, все свое внимание обратили исключительно на право, которым и думают исцелить все человеческие недуги. Наряду с этим добродетель вообще подменяется соблюдением порядка и внешним приличием. Золото дорого, и для замены его изобрели позолоту, а для замены недостающей добродетели выдумали приличия.

    Совершенно так же поступают с идеалом Церкви, который требует полного единения душ и сердец. Церковь подменяют христианством, величиной совершенно, как мы уже говорили, неопределенной. Совесть иногда остается спокойной: все-таки “христианство” название приличное! А подставить под это название без Церкви можно все, что только понравится.

    Здесь нельзя не заметить лукавого действия человекоубийцы, древнего змия. Демоны потому и принимают образ Ангела света, что их собственный вид отвратителен для человека. Не так легко склонить человека и на полное безбожие и богохульство. Диавол это знает, а потому идет окольным путем, внушает лишь отделить христианство от Церкви, в полной уверенности, что без Церкви люди все равно дойдут до безбожия, потеряют спасение и будут по смерти в его полной власти. Диавол и теперь, как и при искушении Христа в пустыне, прибегает к помощи-Писании, чтобы доказать возможность отделения христианства от Церкви.

    Но беда нашего времени в том, что никто не желает чистосердечно признаться в своей духовной нищете, в ожесточении сердца своего до того, что тяжел и даже непонятен стал Христов идеал Церкви. Нет, подменив золото медью, самому-то золоту не хотят приписывать никакой ценности. Теперь с ожесточением набрасываются на Церковь и отрицают самую идею Церкви, лицемерно прикрываясь громкими и шаблонно-красивыми скучными фразами о “свободе личности”, об “индивидуальном преломлении” христианства, о религии свободы и духа. Христов идеал единого церковного общества (“да вси едины будут”, “яко же Мы едино есма”) оказывается приниженным и обезображенным, а потому он и теряет свое жизненное значение. Бесцерковное христианство, какое-то “евангельское” христианство, разные всемирные христианские студенческие союзы – все это не что иное, как принижение и искажение Христовой идеи Церкви, убивающие всякую подлинно христианскую благодатную церковную жизнь.

    Святой Ириней Лионский не допускал возможности отделять христианскую истину от Церкви. “Не должно, - писал он, - у других искать истину, которую легко получить от Церкви, ибо апостолы, как богач в сокровищницу, вполне собрали в нее все, что относится к истине, так что всякий желающий берет от нее питие жизни. Она есть именно дверь жизни, а все прочие суть воры и разбойники” ⁷². Забвение этой истины всегда и всех приводило только к блужданию. Об отступниках своего времени святой Ириней пишет: “Они не питаются для жизни от сосцев матери, не пользуются чистейшим источником, исходящим от тела Христова, но выкапывают себе сокрушенные колодцы из земных рвов и пьют гнилую воду из грязи, удаляясь веры Церкви, чтобы не обратиться и, отвергая Духа, чтобы не вразумиться. Отчуждившись от истины, еретики по достоинству увлекаются всяким заблуждением, волнуемые им, по временам думая различно об одних и тех же предметах и никогда не имея твердого мнения, желая быть более софистами слов, чем учениками истины” ⁷³. Та же печальная участь “блуждания” постигает отступников от Церкви и теперь.

    Оттого-то много так в наше время различных весьма причудливых “исканий”, что забыта истина Церкви. В век апостольский спасающиеся прилагались к Церкви, и из посторонних никто не смел к ним пристать (Деян. 5, 13). Тогда не было возможности для вопроса: где же Церковь? Это была ясная и определенная величина, резко отделенная от всего нецерковного. Теперь между Церковью и “миром” стоит еще какая-то промежуточная среда. Теперь нет ясного разделения: Церковь и не-Церковь. Есть еще какое-то неопределенное христианство и даже не христианство, а общая отвлеченная религия. Свет Церкви затемнили вот эти неясные понятия христианства и религии, и его видят все ищущие, почему “искание” так часто теперь и переходит в “блуждание”. А отсюда в наши дни такое изобилие “всегда учащихся и никогда не могущих дойти до познания истины” (2 Тим. 3, 7). Открылся, если позволительно так выразиться, какой-то спорт “богоискательства”; самое “богоискательство” сделалось целью. Ведь о многих наших “богоискателях” позволительно думать, что они в случае, если бы их искания увенчались успехом, почувствовали бы себя в высшей степени несчастными и тотчас начали бы с прежним усердием заниматься богоборчеством. Ведь на богоискательстве многие в наше время прямо-таки составляли себе “имя”. И вспоминается суровый приговор преосвященного епископа Михаила (Грибановского) над всякими вообще исканиями. “Потому и ищут, что остались без принципов; и пока ищут лучшие, худшие пользуются сутолокой и мошенничают без всякого зазрения совести. Да и какая совесть, когда никто не знает, что истина, что добро, что зло!” ⁷⁴.

     Промежуточные понятия религии и христианства только отдаляют многих людей от истины, потому что для искренно ищущего Бога они являются своего рода мытарствами. На путь этих исканий-мытарств вступают многие, но далеко не все с успехом проходят его. Значительная часть так и “ходит по мытарствам”, не находя себе блаженного покоя. Наконец, в этой сфере, так сказать, полусвета, полуистины, в этой сфере недоговоренного и неопределенного, в этом “мире неясного и нерешенного” мельчает самая душа, становится дряблой, плохо восприимчивой к благодатному воодушевлению. Такая душа будет пытаться “искать” даже и тогда, когда найдет. Создается печальный тип “религиозных праздношатаев”, как назвал его Ф.М. Достоевский.

    Отмеченное положение вещей на всех церковных людей в наше время налагает особую ответственность. Церковные люди много повинны в том, что для всех “ищущих” они неясно указывают и плохо своим примером освещают конечный пункт исканий. А этот пункт и есть не отвлеченное понятие христианства, а именно Церковь Бога живого. Можно по примеру многих людей, до конца прошедших томительный путь исканий, судить о том, что полное успокоение наступает только тогда, когда человек уверует в Церковь, когда он всем своим существом воспримет идею Церкви так, что для него немыслимым будет отделение христианства от Церкви. Тогда начинается действительное ощущение церковной жизни. Человек чувствует, что он - ветвь великого, присно цветущего и присно юного древа Церкви. Он сознает себя не последователем какой-нибудь школы, а именно членом тела Христова, с которым он имеет общую жизнь и от которого он получает эту жизнь. Поэтому только тот, кто уверовал в Церковь, кто устами Церкви руководится в оценке явлений жизни и в направлении своей личной жизни, кто, наконец, почувствовал в себе жизнь церковную, тот, и только тот, на правильном пути. Многое, что раньше казалось неопределенным и соблазнительным, станет несомненным и ясным. Особенно дорого, что во времена общего шатания, колебания из стороны в сторону, справа налево и слева направо, каждый церковный человек чувствует, как он стоит на непоколебимой вековой скале, как твердо у него под ногами.

     В Церкви живет Дух Божий. Это не сухое и пустое догматическое положение, сохраняемое только по уважению к старине. Нет, это именно истина, опытно познаваемая каждым, кто проникся церковным сознанием и церковной жизнью. Благодатная жизнь Церкви даже не может быть предметом сухого научного изучения; она доступна изучению опытному. О жизни благодати, ясно ощущаемой, человеческий язык всегда может высказаться только туманно и темно. О жизни церковной знает только тот, кто ее имеет; для него она не требует доказательств, а для не имеющего ее она почти недоказуема.

    Поэтому для члена Церкви должно быть задачей всей его жизни - постоянно более и более объединяться с жизнью Церкви, а в то же время и для других немолчно проповедовать именно о Церкви, не подменяя ее христианством, не подменяя жизни сухим и отвлеченным учением. Здесь не должно делать никакой уступки. Нет христианства, нет Христа, нет благодати, нет истины, нет жизни, нет спасения, - ничего нет без Церкви, и все это есть только в единой Церкви!

    Слишком часто говорят теперь о недостатке жизни в Церкви, об “оживлении” Церкви. Все эти речи мы затрудняемся понимать и весьма склонны признать их совершенно бессмысленными. Жизнь в Церкви иссякнуть никогда не может, ибо до скончания века в ней пребывает Дух Святой (Ин. 14, 16). И жизнь в Церкви есть. Только бесцерковные люди не замечают этой жизни. Жизнь Духа Божия непонятна человеку душевному, она кажется ему даже юродством, ибо доступна она человеку только духовному. Нам, людям душевного склада мышления, редко дается ощущение церковкой жизни. А между тем и теперь люди, сердцем простые и жизнью благочестивые, постоянно живут этим ощущением благодатной церковной жизни. Эту церковную атмосферу, это дыхание церковное особенно ощущаешь в монастырях. Вот где убеждаешься в силе и действенности Божией благодати, живущей в Церкви! Дивишься и благодаришь Бога, когда видишь, что церковная жизнь действительно перерождает человека, делает его “новой тварью”. Здесь просвещается ум, создаются высокие чистые взгляды, сердце умягчается любовью и радость нисходит на душу. Отступившие от Церкви, гордящиеся своим просвещением на самом деле несравненно ниже и грубее живущего церковной жизнью инока-простеца.

    Нет, не о недостатке жизни в Церкви, по нашему мнению, нужно говорить, а только о недостатке в нас церковной сознательности. Многие живут церковной жизнью, совсем даже этого ясно не сознавая. А если мы даже и сознательно живем церковной жизнью, мы мало проповедуем о благе этой жизни. С посторонними мы ведем спор обычно только о христианских истинах, забывая про церковную жизнь. Учение, теория, догмат в наших глазах стоят как будто выше жизни церковной. Мы тоже иногда способны бываем подменить Церковь христианством, жизнь - отвлеченным учением.

    Наша беда, что мы сами-то мало ценим свою Церковь и великое благо жизни церковной. Мы не исповедуем своей веры в Церковь смело, ясно и определенно. Веруя в Церковь, мы постоянно как бы извиняемся за то, что мы в нее еще веруем. Мы читаем девятый член Символа веры без особенной радости и даже с виноватым видом. Церковного человека теперь часто встречают восклицанием тургеневского стихотворения в прозе: “Вы еще верите? Да Вы совсем отсталый человек!” И многие ли имеют столько мужества, чтобы смело исповедовать: “Да, я верую в едину Святую, Соборную и Апостольскую Церковь, принадлежу ко святой Православной Церкви, и потому я самый передовой человек, ибо в Церкви только возможна та новая жизнь, ради которой Сын Божий приходил на грешную землю, только в Церкви можно приходить в меру полного возраста Христова, - следовательно, только в Церкви возможен подлинный прогресс, истинное спасение!”

    Не чаще ли на вопрос: ты не из учеников ли Христовых? - готовы мы ротитися и клятися, яко не знаю Человека? Насущной потребностью настоящего времени поэтому можно считать открытое исповедание той непреложной истины, что Христос создал именно Церковь и что совершенно нелепо отделять христианство от Церкви Православной. Эта истина, думаем, многим осветит конечный пункт их томительных исканий, укажет им его не в безжизненном учении, хотя бы и евангельском, а в церковной жизни, где они действительно освободятся от сети диавола, который уловил их в свою волю (2 Тим. 2, 26). Эта истина поможет и нам опознать церковную жизнь и “собрати расточенная” чада церковные, да вси едино будут, как молился Господь Иисус Христос перед Своими страданиями.

    Посмотрите, как бьется несчастная птица, когда она летит при сильном ветре! Как неровен ее полет! То она взлетает вверх, то опрокидывает ее вниз, то подвинется она немного вперед, то снова относит ее далеко назад. Так носится и человек ветрами лжеучений. Но как птица успокаивается в гнезде в густых ветвях дерева и мирно смотрит из своего убежища на несущуюся мимо бурю, так и человек обретает мир, когда прибегает к Церкви. Из своего тихого пристанища смотрит он на свирепую бурю “около церковных стен”, скорбит о несчастных людях, которые застигнуты этой бурей вне Церкви и медлят укрыться под ее благодатным кровом, и молится ко Господу: “Соедини их святей Твоей Соборней и Апостольстей Церкви, да и тии с нами славят пречестное и великолепое имя в Троице славимаго Бога”.